– Современная Каносса навыворот. Над этим следует призадуматься.
Король заговорил о нашем правовом положении, что ему, как юристу, доставляло большое удовольствие.
– Разбирать наше дело с юридической точки зрения бессмысленно. У меня это вызывает приступ морской болезни.
Но не успел Король доказать, что мой случай – нарушение боннской конституции, как страж этой конституции, надзиратель, открыл дверь камеры. Наш праздник кончился.
На второй день троицы состоялся концерт. Снова в необычное время открылись камеры. Изголодавшиеся по развлечениям заключенные выскочили со своими стульями, чтобы захватить места в проходе. Коридоры были перекрыты железными решетками, которые ограничивали свободу общения внутри здания и этажей. Оркестр расположился далеко от нас, в круглой башне. Музыки мы почти не слышали: большинство использовало этот час для болтовни и обменных операций. Накопившаяся в одиночках жажда общения с людьми прорвала все преграды. До нас доносились только отдельные звуки и слова: «Любовь – небесная сила…»
– Уйти бы в камеру, но даже это не разрешается. Наверно, охранники заперли их! – ворчал один из пожизненно заключенных.
– Для нас нет небесной силы, – грустно пошутил его приятель.
Стали кричать: «Тише!» Несколько минут слышна была музыка. Но вскоре опять зашумели. Пришлось и нам присоединиться к разговорам.
– Раз в год концерт – и то ничего не слышно. А кино не показали ни разу! – негодовал Король.
Но Михола возразил:
– Много лет назад, когда я только познал сию юдоль, показывали фильм «Лурд». Никогда его не забуду.
Его душил смех, хотя фильм был серьезным. Я знал, что Лурд – местность во Франции, которая славится «чудотворными источниками» и куда совершают паломничество.
– В этом фильме католическая церковь решила показать все чудеса освященных источников. Хромые, прикоснувшись к святой воде, начинали ходить, глухие – слышать, слепые – видеть. В присутствии католического священника и начальства, от которого зависела «треть», заключенные вынуждены были терпеливо смотреть на эти экранизированные чудеса. После фильма несколько слов сказал священник. Вдруг один из перемещенных, плохо говоривший по-немецки, спросил: «Как бы узнать адрес папы римского?» Удивленный священник ответил с достоинством: «Вы же знаете, что святой отец живет в Риме». «Благодарю. А можно мне написать папе письмо сверх моей нормы?»
– Вон он этот хитрец, – показал Михола на заключенного с большими светлыми глазами, в которых бегали озорные искорки.
Ему разрешили написать письмо вне очереди. Ситуация возникла острая. Заключенные посмеивались. Священник, ничего умнее не придумав, спросил: «О чем ты хочешь написать святому отцу?» Тот ответил: «Я читал, что папа очень болен. Хочу ему посоветовать отправиться в Лурд. Он сразу же выздоровеет». «Это ни к чему, дорогой мой. Святого отца пользуют лучшие врачи мира», – ответил старательный священник. Заключенному нечего было терять – ему недавно отказали в «трети», – и он вызывающе ответил: «Ах, вот как! Хорошие врачи для папы, а вода для глупцов!»
Но вот концерт кончился, и снова заключенных загоняли в камеры. Праздник троицы прошел. Разве кто-нибудь вспоминал, думал о его смысле?
Приближалась пятая зима моего заключения. Ее предвестниками были густые осенние туманы.
Зимой в саду только тяжелая работа: переноска земли, уборка снега в сильные снегопады, сортировка лука, картофеля и других семян на огромных нетопленых чердаках. Мне это было уже не по силам. Но я должен выдержать! Пришлось подумать о смене рабочего места. До сих пор я еще не обращался с такой просьбой. Само слово «прошение» отталкивало меня. Сначала нужно часами ждать, затем, когда тебя на мгновение допустят к начальнику, произносишь: «Покорнейше прошу!» Однажды я подавал письменное прошение, когда при обыске у меня изъяли еще не прочитанный номер «Франкфуртер альгемейне цейтунг». Меня вызвали к башне и заявили, что по установленному порядку газеты не являются собственностью заключенного и т. д. Мне так и не вернули мою газету. После этого у меня окончательно пропала охота писать прошения.
В тяжелом раздумье стоял я за парниками и рубил сорняки. Было 21 сентября. Вдруг кто-то выкрикнул мой номер: 4662! У здания тюрьмы надзиратель размахивал бумагой… Рабочий день подходил к концу, и я не мог понять, что случилось: в это время никогда не вызывали ни на склад, ни к башне.
Надзиратель сиял:
– Освобождение! Такую весть и сообщить приятно!
Я не поверил своим ушам. Значит, оптимистические намеки в письмах жены были обоснованы? Но не время для размышлений. Надзиратель сказал:
– Через час вы должны выйти из тюрьмы. А до этого надо успеть побриться, постричься и вымыться.
Он забыл, что мне надо еще собрать вещи, но я-то помнил и попросил разрешить мне уйти утром. Если необходимо, я заплачу за последний ночлег в тюрьме. Надзиратель обещал поговорить с начальством. Меня побрили, но не успели достричь, как он уже вернулся:
– Ничего нельзя сделать. Ровно в восемнадцать ноль-ноль машина идет в Мюнхен. Быстрее в душ.
В душевой я присел, чтобы отдышаться, и сказал:
– Пусть течет вода, я не буду мыться.
Надзиратель согласился, понимая мое состояние.
Когда я сухим вышел из душа, дежурный с башни выкрикнул:
– 4662! Немедленно на склад и затем в управление! Пошевеливайтесь!
Бюрократическая машина заработала в бешеном темпе, за которым я, после нескольких лет заключения, не мог поспеть. У меня перехватывало дыхание. Я еще рассчитывал провести ночь в городе Штраубинге.
На вещевом складе все было подготовлено. Позаботились даже о том, чтобы сменить брюки, вконец изорванные в подвале Си Ай Си. В управлении сообщили, что из Грейфсвальда мне звонила жена. Она просила передать, чтобы я обязательно побывал в Мюнхене у адвоката доктора Свободы. Было 18 часов 10 минут. «Значит, таинственная машина отбыла без меня», – торжествовал я. Мне вручили бумаги об освобождении. На лицах низших чинов светилась радость. Советник юстиции Вагнер, напротив, держался холодно и сдержанно.
Итак, в среду 21 сентября 1955 года около 18.30 я покинул тюрьму Штраубинг. К сожалению, я не смог проститься с товарищами по несчастью. Надеюсь, что предназначенные им остатки моего имущества попали по правильному адресу.
На улице перед зданием тюрьмы меня все-таки ждала машина. Попрощаться со мной пришли пастор Меркт и его жена. Они были рады за меня. Я поблагодарил пастора. Мужественный, прямодушный священник, который и в условиях Западной Германии борется за мир, против войны, выделялся на сером фойе однообразной тюремной жизни.
Шофер торопил. Только теперь я заметил, что машина – «зеленая Минна». В кузове лежал заключенный, которого надо было срочно доставить в Мюнхен на операцию. Вместе с ним заперли и меня. Разве я еще не на свободе?.. Да, в этой машине я по-прежнему был заключенным. Даже моя просьба остановиться, чтобы перекусить, была отклонена. В дороге я увидел, что у меня накопилось много багажа. Вряд ли удастся самому донести многочисленные пакеты. Возле Карлсплаца, где находилась квартира доктора Свободы, я попросил высадить меня. Теперь, ровно в десять вечера 21 сентября 1955 года, решетки тюрьмы окончательно позади. Я уже не номер 4662.
Вторичное возвращение
Ослепленный сиянием непривычно яркого света, опьяненный ощущением свободы, которой я был лишен так долго, стоял я чудесной осенней ночью на знаменитом Карлсплаце в Мюнхене. Об этой минуте мечталось много лет. Все эти годы я был освобожден только от одной заботы – о ночлеге.
На Карлсплаце находилась контора доктора Свободы. Но в такой поздний час она уже закрыта. Придется позвонить доктору на квартиру. В подъезде болтали две элегантные дамочки. Довольно робко я попросил их присмотреть за моим багажом. Они согласились, насмешливо улыбаясь.
Я невольно взглянул на брюки: слава богу, на них больше нет желтых полос! Куда девалась моя былая уверенность, умение не теряться…