— Вот так разминаюсь несколько раз в день.
У Арсена Хачатряна, внешне неприметного, невысокого, худощавого парня из села Тагавард необычная судьба. Впрочем, бывает ли обычной военная судьба?..
Зимой 92-го в местечке Геворкаван Мартунинского района Нагорного Карабаха морозной ночью противник неожиданно напал на пост карабахцев. Бой был жаркий, но неравный и короткий. Смертельно раненный командир,Славик Тамразян, успел лишь крикнуть: «Ребята, спасайтесь!» Вместе с несколькими уцелевшими товарищами Арсену удалось прорваться к БМП, замаскированной неподалеку в винограднике. Однако, отъехав всего три-четыре сотни метров, боевая машина напоролась на противотанковую мину. Чудовищной силы взрыв легко, словно пушинку, подбросил БМП в воздух. Бойцов во многом спасло то, что люки машины были открыты — в противном случае от удара и давления внутри экипаж просто размазало бы по стенам этого железного гроба.
Придя в себя, Арсен с ужасом осознал безвыходность собственного положения — перевернувшись в воздухе, железная махина, упав, задавила всей своей тяжестью кисть хрупкой человеческой руки. Коварнее ловушки смерть придумать не могла, но страшнее смерти представлялся плен — неподалеку слышались голоса вражеских солдат.
Боец догадывался, что той части руки, которая осталась под БМП, уже нет: он даже не чувствовал ее — боль начиналась только с предплечья, моментально затекшего.
Рядом, постанывая от переломов и ушибов, вразброс лежали товарищи. Все пока находились в шоке: каждый был занят лишь своей болью, собственной бедой — кто-то ругался, проклиная случай и судьбу, другой в полузабытье звал на помощь, третий молчал и было неясно-жив он или нет.
Арсен осторожно потянул придавленную руку на себя — какая-то наэлектризованная боль прошлась по предплечью к шее. «Другого варианта нет, надо решиться!»— наконец он открылся самому себе, признав неминуемость того, что в первую минуту подсознательно отогнал с ужасом. Боец достал штык-нож, еще раз приказав себе быть решительным. Поманив одного из товарищей, находившегося поближе и видимо отделавшегося лишь легкой контузией, он протянул ему нож. Просьба Арсена заставила того невольно отшатнуться. Подойти к нему не решались и другие.
Стиснув зубы, он сам стал резать собственную плоть. К великому удивлению боли почти не было — непосредственная смертельная опасность, огромная внешняя и внутренняя напряженность, служа своеобразным наркозом, нивелировали даже такое сильное чувство, свойственное всякому живому организму. Инстикт самосохранения полностью поглотил человека, заставляя его ради сохранения целого, жертвовать частью, не задумываясь. Бойцу даже не было жаль родной кисти, и он лишь досадовал на нее, когда связка сухожилий не хотела поддаваться грубому ножу, упорно выскальзывая из под тупого лезвия. Перерубить кость ему не хватило сил — сделать это помогли осмелевшие наконец товарищи, накрепко перевязавшие свежую культю брюшным солдатским ремнем.
До госпиталя Арсен добирался сам, всю дорогу внушая себе: «Не упаду!..»
1993 год
Жажда жизни
Очередь ударила в левое предплечье, словно тяжелым молотом отбив его. Боль от первой пули была столь сильной, что двух других ран — чуть выше кисти и под мышкой — он почти не почувствовал. Точнее, не успел почувствовать каждую рану в отдельности: все слилось в один мощный удар, который, как показалось в первый момент, оторвал и унес руку.
Шок прошел быстро, вернее, усилием воли раненый преодолел его. Рука с двумя переломами тотчас вспухла, застыв в неестественном виде — согнутая в локте и с открытой ладонью, направленной вверх. Не выпуская автомата, предплечьем здоровой руки Армен попытался положить кисть левой в раскрытую грудь «афганки». Однако через несколько шагов раненная рука вылезла из-под одежды и, почувствовав свободу, с силой подалась влево до отказа, причинив тупую, жидко-тошнотворную боль, и еще долго успокаивалась, нелепым приветственным жестом махая хозяину прямо перед глазами. Она абсолютно не подчинялась, казалась чем-то самостоятельным и чужеродным.
Вдруг до боли стало жалко себя и нелепую руку, но Армен сумел быстро побороть это чувство. «Еще не все кончено, буду идти сколько смогу», — как бы раздваиваясь, внушал раненый своему внутреннему "я" и даже улыбнулся ему, когда догнал товарищей. Те на ходу перевязали ему раны. Бинты моментально набухли от крови, к кислому запаху которой он никак не мог привыкнуть.
Бой, близкий и неравный, продолжался. Противник преследовал вырвавшихся из окружения. Во время одной из стычек группа невольно разделилась. Теперь они остались вчетвером. Армен шел молча, пытаясь переосмыслить случившееся…
Противник, безуспешно штурмовавший стратегически важную высоту над небольшим горным озером, на третьи сутки взял хитростью: зайдя незамеченным с тыла, он окружил полумесяцем небольшой отряд карабахских воинов. Долгое сопротивление грозило пленом — просто не хватило бы боеприпасов. Отступать же было некуда: внизу в холодной зыби сверкали воды озера, и если раньше оно служило серьезным препятствием для противника, то теперь невольно стало продолжением вражеской цепи окружения… Быстро оценив ситуацию, бойцы пошли напролом, на прорыв вражеской линии — к единственному свободному пути, тропинке, поднимающейся в гору с левой стороны.
У подбитого БМП развернулся жаркий бой. Рядом, сраженные, падали товарищи. Кровь одного из них, пораженного снайперской пулей в лоб, залила Армену лицо. Если бы не удалось засечь вражеского пулеметчика, тщательно замаскировавшегося в кустах под венком пожухлых августовских трав и листьев, перебили бы всех до единого.
Когда Армен попытался прикрыть огнем отходившего последним товарища, вражеская очередь настигла и его…
В детстве, уже хорошо понимая, что смерть неминуема для всех, он почему-то был уверен в собственном бессмертии. Ему казалось, что смерть обойдет его неким волшебным образом. Вспомнив это сейчас, почти двадцать лет спустя, Армен невольно улыбнулся.
Тем временем жизнь все еще пульсировала в нем, связывая с миром тысячами невидимых нитей — ощущений, чувств, мыслей, воспоминаний. И ему казалось, что только путем неимоверной боли можно будет разом оборвать все это, что лишь нечто сверхъестественное способно прервать это удивительное состояние, даруемое в полной мере только человеку… Но чтобы вот так, безмолвно и тихо, вместе с утекающей кровью ушла жизнь — никак не укладывалось в голове. Он не мог, не решался представить себе это, не верил, что буквально через несколько минут может стать таким же неподвижным и бесчувственным, как лежавший неподалеку пень, вырванный с корнями снарядом. Он не хотел верить и тому, что часть боевых товарищей, с которыми еще недавно разделял пищу, сон и отдых, погибла… И это давало ему силы.
Армена мучала жажда — не пил почти сутки. Всегда аккуратный водовоз вчера почему-то не появился. Подъехал же к позициям только к полудню следующего дня, как раз перед самым началом боя, когда совершенно неожиданно появился дозорный, весь в поту, и срывающимся от волнения голосом сообщил, что противник окружает. Тогда стало уже не до воды… Теперь, приблизительно зная местонахождение родника, они искали его, петляя в горном, горячем от летнего зноя лесу.
Кровотечение, несмотря на все старания, остановить не удалось. Раненый заметно сдавал. Он достал из карманов самодельного бронежилета и передал товарищам гранаты и магазины. Некоторое время спустя, стараясь не причинять раненому новой боли, бойцы разрезали бронежилет, весь пропитанный кровью, и только тут заметили третью рану под мышкой, с досадой упрекнув его за то, что скрывал ее от них…
Вскоре поиски родника увенчались успехом, и неодолимое желание вдоволь напиться овладело им. Однако раненого ожидало великое разочарование — товарищи решительно запретили ему пить: вода, обычная вода, в данном случае означала конец, несла, словно яд, смерть.