– Вы – Эли Каванаф? – мягким голосом произносит он.
– Да... – неуверенно отвечаю я.
– Вам эта женщина знакома? – откидывая простыню, спрашивает меня мужчина.
Теперь я вижу, что это не операционный стол, а высокая мраморная плита. Я с ужасом вглядываюсь в лицо мамы. Оно у нее такое, каким я видела его в последний раз в городском морге. Лицо ее изувечено до неузнаваемости. Меня всю трясет, я медленно открываю рот и начинаю дико кричать.
– Да останови же ее! – раздается испуганный голос. – Урсула, ради всего святого, останови ее! Я этого не выдержу!
– Сюда, Эли, – слышу я женский голос. – Сюда...
Я снова в кромешной темноте. Кто-то хлопает меня ладонями то по одной щеке, то по другой. Один шлепок... другой... третий...
Пытаясь увернуться от чьей-то руки, я мотаю головой и с огромным трудом переставляю одеревеневшие ноги. Мы идем по узкому проходу, между каменными стенами, по которым пляшет яркое пятно от фонарика Джоан. Видимо, ее, как и меня, всю трясет. Я уже слышу, как она всхлипывает.
– Идиотка, перестань хныкать! – раздается злобный шепот. – В этом виновата только ты!
– Она сошла с ума! – шепчет в ответ Джоан.
– Ладно, успокойся, – бормочет кто-то. – А что ты себе думала? Хотя... откуда тебе знать, как они подействуют... Особенно на того, кто принял сразу две.
– Теперь я об этом жалею...
– Знаешь, может быть, нам нечего опасаться? Если к ней и вернется память, то ей, как безумной, никто не поверит. Как они поймут, где в ее словах правда, а где игра больного воображения? Да и сама она этого не поймет.
Справа от себя я вижу в стене огромную черную дыру и в страхе замираю. Меня подталкивают. К шуршанию камней под нашими ногами примешивается другой звук, и я понимаю, что это шум моря. Но это не рев воды в бухте Дьявола, а тихий плеск воли.
Я вижу перед собой чугунную дверь с решеткой в центре. Ее толстые прутья сильно изъедены ржавчиной. Дверь наполовину открыта, а за ней – камера. Окошка в ней нет. Меня вновь охватывает ужас, и я как утопающий за соломинку пытаюсь схватиться за прутья, но не успеваю. Получив удар в спину, я вваливаюсь в темную камеру и плашмя падаю на пол. Дверь за мной с громким скрипом закрывается. В отчаянии я вскакиваю на ноги, хватаюсь за чугунные прутья решетки и начинаю изо всех сил трясти дверь. Джоан светит фонариком своему любовнику, а тот задвигает тяжелый чугунный засов. Яркий луч света ослепляет меня, и я, закрыв глаза, отступаю назад.
– Не бойся, Эли, – слышу я голос Урсулы Грант. – Долго взаперти мы тебя не продержим. Тому, кто был здесь до тебя, повезло гораздо меньше. Его в эту камеру заточил Эндрю Хейлсворт и собирался убить. Но не успел: он, как и ты, Эли, сошел с ума и покончил с собой. А его пленника так и не нашли. Бедняга оставался в этой камере до тех пор, пока не превратился в пыль. Она у тебя под ногами. Он отсчитывал дни и делал зарубки. Ты их видишь, Эли? Вон они на стене, там же его имя. Для Джоан эти зарубки – главное доказательство того, что в нашем роду был сумасшедший.
– Не говори так! – кричит Джоан.
Луч фонарика скользит по стене и высвечивает на камне черточки и буквы. Но мне они уже ни о чем не говорят.
– Насколько мне известно, пленником старика Эндрю был священник, – вновь раздается голос Урсулы. – Но ты, Эли, не бойся – так долго, как он, ты в этой камере не пробудешь. Ты больна и должна некоторое время побыть в изоляции. Так поступают со всеми умалишенными, тебе, как медсестре, это хорошо известно. Я принесу тебе одеяло, еду и крепкий кофе. Когда ты успокоишься и не будешь представлять угрозы для окружающих, я тебя выпущу. Будешь блуждать в темноте до тех пор, пока тебя не найдут. Потом тебя отвезут туда, где место таким, как ты.
– Надо оставить ей фонарик, – сказала Джоан. Я услышала, как по каменному полу камеры что-то покатилось.
– Вряд ли она сможет им воспользоваться. Ты только посмотри на нее! Она уже ничего не соображает. Посмотри, как она сидит! Это же поза ребенка в утробе матери! Мы называем ее эмбриональной. Сейчас твоя бывшая подруга уходит в небытие, откуда она может и не вернуться. Да, такое случается часто...
– Нет! – вскрикивает Джоан. – Эли, не надо!
В отличие от остальных студентов, которые с огромным вниманием слушали доктора Риссона, я на его лекциях по психиатрии часто дремала. После этого я твердо решила, что с психически больными ни за что работать не буду.
Насколько я помнила, доктор Риссон, маленький, очень подвижный старичок, говорил на одной из своих лекций: "Перед тем как войти в конечный ступор, больной шизофренией обычно принимает позу эмбриона. Если он в ней остается, то это свидетельствует о том, что все, что вокруг него происходит, им уже не воспринимается. Он как бы уходит в потусторонний мир, в котором ничего нет. Такой больной не испытывает ни боли, ни голода. Он даже снов не видит". В своей книге о кататоническом состоянии больных шизофренией профессор Гран пишет об идентичности симптомов такого ступора и того, что испытывает нормальный человек после принятия таких галлюциногенных препаратов, как мескалин или диэтиламид лизергиновой кислоты.
– Все, она от нас ушла! – раздается голос Урсулы. – Я же тебе говорила... Теперь она ничего не слышит.
– О, Эли, прости меня! – в отчаянии кричит Джоан. – Тебе не надо было сюда приезжать! Зачем ты это сделала? Зачем?
– Из-за больших денег, – отвечает Урсула. – Это из-за них она приехала в Сторм-Тауэрс. Твоя мать предложила ей занять мое место и пообещала огромное жалованье. А за деньги, Джоан, можно купить кого угодно. Вместо меня рядом с тобой была бы она. Но ты этого не хочешь. Правда? Или ты передумала?
– Нет-нет!
– Как ты думаешь, почему она собиралась остаться? Из-за большой любви к тебе? Джоан, да ты только взгляни на нее! Ну, хочешь, чтобы она была вместо меня?
Я вижу, как сердито смотрит на меня доктор Риссон. Стоя за кафедрой, он указывает на меня пальцем и кричит на весь зал:
– Мисс Каванаф, почему вы приняли позу эмбриона? Вы находитесь в лекционном зале, а не в клинике для душевнобольных. Ваше поведение возмутительно! Немедленно прекратите!
Не обращая на него внимания, я еще плотнее сворачиваюсь в клубок. Я уже ничего не вижу и не слышу и постепенно погружаюсь в тот самый вакуум, о котором часто говорил доктор Риссон.
Глава 10
Кто-то настойчиво стучал в мою дверь.
Этот стук вывел меня из глубокого сна. Так неохотно я еще никогда ни просыпалась. Мое нежелание прийти в себя объяснялось не тем, что я лежала в мягкой теплой постели. Наоборот, я чувствовала под собой камни. Да и вокруг меня была кромешная темнота. Даже слабый лучик не проникал в мою комнату.
Стук в дверь становился все громче и громче. Я пошевелилась, и тут же от боли все тело мое заныло. Пытаясь приподняться, я вместо мягкого матраса нащупала под собой мелкие камешки. Вспомнив, что нахожусь в камере, а дверь ее снаружи заперта на тяжелый засов, я от страха застонала. Я вытянула перед собой руки, и они уперлись в холодную каменную стену. Пробыв в такой темноте еще немного, я могу и ослепнуть, – первое, что я подумала.
Мой мозг уже реагировал на боль. Я снова попыталась приподняться, но, вспомнив, что со мной произошло, словно окаменела.
Стук, будораживший мой мозг, уже давил на мои барабанные перепонки. Я не сразу поняла, что доносится он откуда-то издалека и постепенно ко мне приближается. В этом стуке было нечто угрожающее, это вызывало во мне животный страх. Сердце мое так бешено колотилось, что, казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Мне хотелось забиться в угол, закрыть лицо руками и зарыдать. Но что-то сильнее моей воли заставило меня подняться, и пойти на этот пугающий звук. Сделав по камере несколько неуверенных шагов, я наткнулась руками на металлическую решетку. Дальше идти я уже не могла. Меня вновь охватил ужас.
Удары, до этого раздававшиеся в темноте, сменились каким-то треском, не менее пугающим. Этот звук становился все сильнее. Неожиданно я поняла, что это не треск сухого дерева, а лай собак. Вспомнив, как злобно лаяли собаки в ночь моего приезда в Сторм-Тауэрс, я содрогнулась. У меня вновь появилось желание забиться в угол.